Каких-либо качественных различий в этом отношении установить между художниками нельзя; количест­венные же, если они и имеются, то, во-первых, не под­даются точному учету, а во-вторых, не меняют прин­ципиального существа вопроса.

Во всяком случае, «моцартианоким» декларациям некоторых теоретиков противостоят диаметрально противоположные суждения громадного числа самих художников, обусловленные их личным творческим опытом.

Вот, например, как характеризует поэта Т. Готье в очерке, посвященном творчеству Ш. Бодлера в связи_ с его смертью: «На какое печальное, случайное и бедственное существование, не говоря уже о денежных затруднениях, обрекает себя всякий направляющийся по тому скорбному пути, который зовется литературной карьерой! С этого дня он может как бы вычеркнуть себя из числа людей: всякое действие у него прекра­щается; он—только зритель жизни. Всякое ощущение становится у него объектом анализа. Невольно он раз­дваивается и, наблюдая как бы нечто для него внеш­нее, становится соглядатаем самого себя. Если нет трупа, он сам протягивается на черной мраморной пли­те и чудом, нередким в литературе, вонзает скальпель в свое собственное сердце. Какая отчаянная борьба с Идеей, этим неуловимым Протеем, который принимает все облики, чтобы скрыться, и, лишь силой вынужден­ный открыть свое настоящее лицо, изрекает свои проро­чества! И даже когда она, Идея, смятенная, трепещет под 'коленом победителя, Ее нужно поднять с земли, об­лечь в одеяние стиля, — а его так трудно выткать, окра­сить, расположить в строгих или грациозных складках. И когда эта игра долго тянется—нервы возбуждают­ся, мозг воспламеняется, чувствительность обостряется:

наступает невроз со своим странным беспокойством, бес­сонницами и галлюцинациями, с неопределимыми стра­даниями, болезненными прихотями и фантастическими извращенностями, со своими беспричинными пристра­стиями и отвращением, безумными взрывами сил и бес­сильным изнеможением, со своей жаждой возбуждаю­щих средств и потерей вкуса к здоровой пище. В этой картине мы не сгущаем красок: не одна недавняя смерть подтверждает ее правдивость»

B дневнике бр. Гонкур имеется следующая запись от 13 июля 1862 года: «Страдание, мука. пытка жизни писатель - это роди.  Зачинать, создавать—в  этих

двух словах заключается для писателя целый мир болезненных усилий и мучений. Из ничего, из слабого зародыша, представляющего первоначальную идею книги, надо вызвать рunсtum  salins. надо извлечь из головы, один за другим, отдельные моменты фабулы, черты характеров, интригу, развязку: жизнь всего этого  мирка, вышедшего из ваших недр и составляющего роман. Какая работа! Как будто у вас в голове белый  лист, по которому мысль, еще не обработанная, выводит неясные, неразборчивые каракули... А унылое утомление и бесконечное отчаяние, и стыд перед самим со­бою три ощущении вашей немощи! Вы шарите, шарите у себя в мозгу, но он издает пустой звук. Ищете, про­водите рукой по чему-то мертвому, по вашей фантазии. Вы говорите себе, что не можете ничего сделать, что никогда ничего не сделаете. Кажется, будто вы весь пустой... А идея уже тут как тут, завлекающая и неуловимая, как прекрасная, злая фея в облаке. Вы нахлестываете свою мысль, чтобы направить ее вновь по следу; вы ждете бессонницы, надеясь на находку вовремя ночной лихорадки, вы напрягаете, чуть не до  разрыва, все струны вашего мозга. Нечто является на мгновение и убегает, и вы падаете в изнеможения, как после штурма, разбившего вас... О, так искать ощупью, сквозь мрак воображения, душу книги и ничего не находить; спускаться в глубь своего я и возвращаться ни с чем; находиться между последней. книгой, рожденной вами и уже отрезанной от вас, уже не вашей, — и книгой, которой вы не в силах дать кровь и плоть; носить бремя ничтожества—вот дни, ужасные для человека мысли и фантазии» .

Вот, наконец, мнение Ан. Франса: «... Вы. наверное, думали, что ангел Господень внушает мне страницы и главы и я их пишу единым духом? Я очень редко чувствовал вдохновение; в моем пере нет ничего лириче­ского; оно не скачет;  оно тихо, не спеша бредет по дорожке. Я никогда не чувствовал также и опьянения от работы. Я пишу с трудом; когда мне говорят: «Напишите для нас, дорогой  мэтр, сто или сто пятьдесят строк» я всегда спрашиваю: «Сколько же написать, сто или сто пятьдесят, ибо это совсем не одно и то же». Я себя  чувствую ребенком, изнывающим под тяжестью урока»                   

Думается, что все эти свидетельства достаточно красноречивы, «моцартианская» легенда развевается ими в пыль.

Но вместе с тем эти же материалы показывают, что так называемые «муки творчества» никак не сводимы к традиционным «поискам вдохновения» и «мукам слова»

Вопрос гораздо сложнее.

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия