Однако обобщать подобные философемы и тем более  видеть в них выражение самой природы творчества было бы совершенно неосновательно. Та или иная «философия искусства» и воззрения на природу творчества неотдели­мы от общего миросозерцания автора как идеолога опре­деленной социальной среды на данном историческом эта­пе. Вот почему представители разных социальных групп дают прямо противоположные оценки творчества и твор­ческих состояний художника. Порою, наконец, та или иная оценка может быть продиктована частными, специ­фическими условиями данного момента.

Наблюдая Гоголя в Риме во время прогулки после того, как он несколько часов диктовал «Мертвые души», П. Анненков пишет: «По светлому выражению его лица, да и по самому предложению видно было, что впечатле­ния диктовки привели его в веселое состояние духа. Это оказалось еще более на дороге. Гоголь взял с собой зон­тик на всякий случай, и как только повернули мы нале­во от дворца Барберини в глухой переулок, он принялся петь разгульную малороссийскую песню, наконец, пустил­ся просто в пляс и стал вывертывать зонтиком на воздухе такие штуки, что не далее двух минут ручка зонтика осталась у него в руках, а остальное полетело в сторону. Он быстро поднял отломленную часть и продолжал песню. Так отозвалось удовлетворенное художническое чув­ство: Гоголь праздновал мир с самим собою, и в значе­нии этого бурного порыва веселости, который вполне напомнил мне старого Гоголя, я не ошибся и тогда».

«Напрасно я бы старался,—пишет Чайковский фон Мекк, выразить Вам словами все неизмеримое блаженство того чувства, которое охватывает меня, когда яви­лась главная мысль и когда она начинает разрастаться в определенные формы. Забываешь все, делаешься точно сумасшедший, все внутри трепещет и бьется; едва успе­ваешь намечать эскизы, одна мысль погоняет другую».

Делакруа пишет о Микеланджело: «Счастливый человек! Он обделывал мрамор и оживлял холст и т. д., но, в. конце концов, не все ли равно, если природа дала вам способность, в каком бы то ни было роде, оживлять, заставлять жить! Какое счастье давать жизнь, душу!»

О другой стороне  этого блаженства — о «наслаждении мысли»—говор - Л. Толстой в письме к А. А. Тол­стой от 14 ноября 1865 года так: «Много у нас, писателей, есть тяжелых сторон труда но зато есть эта, верно вам неизвестная, volupte (наслаждение.—П. М,)  мысли— читать что-нибудь, понимать одной стороной ума, а другой - думать ив самых общих чертах представлять себе целые поэмы, романы, теории философии».

При таком самоощущении художника неудивителен следующий разговор больного А. Н. Серова с доктором:

«—Доктор! Вы меня уничтожаете! Играть нельзя, композиторствовать нельзя, наконец, с женой разговари­вать нельзя! Не могу же я обратиться в машину.

— А за границу поедете, там восстановите свои силы.

— И сочинять можно будет?

— Будете сочинять, сократите жизнь на 20 лет.

— Я лучше согласен два года прожить вместо 20, а от композиторства не откажусь».

Так пестры и противоречивы оценки самих художников; творчество для них — недуг и счастье; крест и ра­дость, мука II восторг.

По существу говоря, в этом нет противоречия. Слож­ность творческого процесса, разнообразие состояний, пе­реживаемых в нем художником, зависимость творческих переживаний от социальных — все это настолько сложно I и многогранно, что определить его одним эпитетом, при­дать ему одну эмоциональную окраску невозможно.

Не прав ли Пушкин, который в послании к Дельвигу называет музы «милыми мучительницами»,—хоть и мучительницами, но все же и всегда—милыми?

Но вот художественное произведение завершено, окончено. Художник «отмучился». Однако жизнь произ­ведения на этом этапе отнюдь не заканчивается.

Наоборот, историческая жизнь его тут только начи­нается; начинается реализация социальной функции ху­дожественного творчества, осуществляющаяся в реакции на него со стороны аудитории слушателей, круга читате­лей и зрителей. Художественное произведение становится активным фактором классовой борьбы. В историю лите­ратуры должна быть включена история воздействий ху­дожественной литературы на различные классы и соци­альные группы. Только в этом случае она перестанет быть историей мертвых книг.

Таким образом, подобно тому как творческий процесс не начинается с замысла, а вытекает из всей социально-классовой. практики художника, так этот процесс и не за­канчивается с написанием произведения, а смыкается и вливается в дальнейшую социальную жизнь произведения, как фактор классовой борьбы на данном этапе.   Короче говоря, творческий процесс — только составная часть, только один из элементов социально-исторического процесса в целом.

1933 г.

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия