При работе над последними вариантами, когда вместо непосредственного чувства все чаще вступает в свои пра­ва чистая «технология», следует опасаться, чтобы, вы­правляя рассказ «на идею», не убить драгоценного аро­мата и свежести первозданного чувства, того чувства, которое явилось побудительным импульсом к писанию вещи. Особенно нужно за этим следить, когда утомился, когда появилось нетерпеливое желание скорей кончать, да почитать приятелю, да бежать в редакцию с отпеча­танной рукописью...

Каковы же все-таки самые общие признаки единства и соразмерности произведения художественной литера­туры?

По Платону, гармония всякого творения человека, будь то музыкальная пьеса или храм Парфенон, зависит от пропорции между целым и его частями.

Термин «пропорция» имеет у платоников чисто мате­матическое значение, так как греческий мудрец считал, что в тайнах чисел заключена сущность вещей, да и во­обще всякая сущность, даже сущность красоты.

В «Избранных местах переписки с друзьями» Го­голь писал по поводу «Мертвых душ»:

«Дивлюсь только тому, что мяло было сделано упре­ков в отношении к искусству и творческой науке. Этому помешало как гневное расположение моих критиков, так и непривычка всматриваться в постройку сочинения. Сле­довало показать, какие части чудовищно длинны в отно­шении к другим, где писатель изменил самому себе, не выдержав своего собственного, уже раз принятого тона. Никто не заметил даже, что последняя половина книги отработана меньше первой, что в ней великие пропуски, что главные и важные обстоятельства сжаты и сокраще­ны, неважные и побочные распространены, что не столь­ко выступает внутренний дух всего сочинения, сколько мечется в глаза пестрота частей и лоскутность его».

Мы не будем заниматься опровержением уничижи­тельной и несправедливой оценки, данной Гоголем сво­ему великому творению. Об этом писали и Белинский и Ермилов. Я напомнил эту цитату только для того, что­бы показать, в чем Гоголь видит условия правильной «постройки сочинения».

Одно из условий, особенно важное для короткого рас­сказа,— необходимость выдерживать свой собственный, раз принятый тон.

Позволю себе объяснить, как я это понимаю. Несколько лет назад мне пришлось писать очерк о московских строителях. На стройке дома (Смоленская площадь) меня познакомили с молодым прорабом—женой рабочего-строителя. Она окончила институт, лю­била и понимала живопись, театр, играла на рояле и после работы писала кандидатскую диссертацию о крупноблочном строительстве. После первого же разго­вора она выдала мне свои девичьи дневники, заполнен­ные рассуждениями о любви и искусстве, и дала понять, что на беседы с корреспондентом у нее нет времени. Увлекшись дневниками, я перестал ходить на стройку и написал очерк. Очерк получился плохой, сюсюкающий. Причина неудачи была в том, что, загипнотизированный интимным, доверительным тоном девичьих раздумий, я не смог преодолеть этого тона. Забросив неудавшийся очерк, я сел за рассказ, но и он стал писаться в том же тоне — в тоне письма одной задушевной подружки к другой. Рассказ назывался «Северное сияние», и кое-что в нем почти дословно выписано из дневника. Разумеется, пришлось изменить имя героини и ее профессию. В рас­сказе-письме некая студентка Луша исповедуется подру­ге, как в нее влюбился молодой человек—заведующий магазином, как она обрадовалась этому, как в дальней­шем молодой человек понял, что Луша по-настоящему не любит его, а ей нравится быть с ним просто потому, что нравится быть любимой,—и нашел в себе силы рас­статься с ней навсегда.

Печатать вместо рассказа письмо, начинающееся фра­зой «Умная моя Олька!», мне показалось нескладным, и я придумал вступление: будто приезжаю на Север, оста­навливаюсь у приятеля, и ночью, когда полыхает север­ное сияние и мы ведем разговор о любви, жена приятеля и достает это письмо...

Тогда я не понимал, что условно-беллетристический тон вступления с потугами на аллегорию не только не вяжется с интимно-доверительным тоном письма, но чужд ему и враждебен и совершенно не подходит к не­му, как к зеленой рубашке не подходит желтый галстук. Помню, Федор Гладков, взяв меня под руку, сказал на ухо шепотом: «А рассказик ваш мне не нравится». Критика, к счастью, рассказ не заметила. Впоследствии я рассказ переделал, выкинул и северное сияние и аллегории и напечатал в сборнике под назва­нием «Подруга».

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия