В предыдущей главе я стремился обрисовать ту историческую ситуацию, то «состояние мира», в огромных масштабах которого складывалась Русь, и в меньшей степени речь шла о самом движении истории в первые века Руси. А для полноценного познания этого движения поистине необходимо как можно более ясное представление о судьбах, деяниях и намерениях важнейших деятелей русского государства и Церкви, полководцев и наиболее выдающихся творцов национальной культуры.
   Говоря об этом, я вовсе не имею в виду особенную и сложнейшую проблему роли личности в истории; речь идет совсем о другом, – о том, что только в воссоздании судеб, поведения, сознания исторических личностей возможно представить ход истории во всей его многосторонней цельности. Ведь этот ход в любых самых различных его проявлениях – от сдвигов в экономике до обретения новой религии – воплощается ни в чем ином, как в действиях людей, хотя это еще отнюдь не значит, что отдельные люди, личности действуют всецело сознательно и целенаправленно; в конце концов, они просто живут – притом совместно, в единстве с множеством своих современников.
   С особенной полнотой и рельефностью ход истории воплощается, понятно, в действиях и переживаниях тех, кто так или иначе возглавляет народ, или, вернее, наиболее активные слои народа. Издавна – еще с 1820-х годов (например, в полемике Николая Полевого с Карамзиным) – в русской историографии противопоставлялись «история царей» и «история народа», но это, если вдуматься, поверхностное противопоставление, диктуемое чисто идеологическими соображениями. Ибо, в конечном счете, «воля» царя исходит из «воли» народа; когда эти «воли» категорически противоречат друг другу, власть рушится… И задача историографии не в том, чтобы заменить изучение «истории царей» изучением «истории народа» (или наоборот), а в том, чтобы увидеть в первой воплощение второй.
   Сведения о первых правителях Руси черпаются, в основном, из летописей. Но поскольку самый ранний из дошедших до нас летописных сводов, «Повесть временных лет», был составлен в 1110-х годах, представления о личностях, находившихся во главе исторического движения Руси в IX – начале Х века (то есть двумя и – тем более – тремя веками ранее создания этого свода) во многом туманны и нередко противоречивы. Более или менее, общепризнанно, правда, что «Древнейший свод» летописи начал составляться еще в 1037 году, при Ярославе Мудром (имеющаяся гипотеза об еще более раннем, конца Х века, «зародыше» летописи едва ли основательна). Но и при этом условии летописные сведения о людях, живших в IX – начале Х вв., основывались на прошедших через пять – восемь человеческих поколений устных преданиях.
   В высшей степени показательно, что в самых ранних произведениях нашей письменности – «Слове о законе и Благодати» митрополита Илариона (1038, или, в крайнем случае, 1049 год) и «Памяти и похвале князю русскому Владимиру» Иакова мниха (некоторые элементы этого сочинения восходят к 1060 – началу 1070-х годов) родословная русских князей не углубляется далее прадеда Ярослава – князя Игоря, погибшего на рубеже 944–945 годов (то есть примерно за сто лет до создания «Слова…» Илариона). Естественно полагать, что память о предшественнике Игоря – и, тем более, о предшественниках этого князя – была к середине XI века недостаточно ясной и уверенной, и Иларион, а позднее Иаков не сочли возможным продолжить генеалогию Ярослава в глубь времен. Вместе с тем у нас нет оснований сомневаться, что ко времени Ярослава в устных преданиях сохранялись сведения о предшествовавших Игорю правителях – Олеге, Аскольде, Рюрике и, наконец, самом «первом» – Кие, и эти сведения все-таки были запечатлены письменно – в летописи.
   Историография XVIII–XX веков на разных этапах своего развития оценивала сведения о древнейших правителях существенно различным образом: историки то воспринимали летописные сведения о них как вполне – или хотя бы в основном – достоверные, то, напротив, объявляли их чисто легендарными (так, в многократно переиздававшемся в 1930–1950-х годах труде влиятельнейшего тогда историка Б. Д. Грекова «Киевская Русь» читаем: «Предание о Кие, конечно, легенда…»^[393]). Кроме того, сведения об этих правителях нередко рассматривались как произвольные вымыслы составителей поздних – XV–XVII веков – летописных сводов, стремившихся, мол, как-то «заполнить» их начальные страницы.