 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
|
|
|
СОДЕРЖАНИЕ |
 |
|
Когда бросаешь взгляд на его рукописи, поражаешься, видя, каким трудом досталась эта внешняя легкость, это непринужденное изящество. Хороший урок для учеников. Он делал бесконечные исправления, изменял порядок фраз, находил новые переходы, разрезал свои листки на какие-то причудливые фигуры, ставил в начале то, что было в конце, вверху, что было внизу, и подправлял все кисточкой с клеем. Некоторые части, уже набранные, были написаны вновь, потом восемь или десять раз переделаны в корректурных чистках». И реплика Гончарова, и манера работы Ан. Франса показывают, что так называемые «муки творчества» в основном своем содержании связаны не с мелкой стилистической правкой, не с частностями технологического по- рядка, а с глубочайшими вопросами мировоззрения видением художником мира, его связей, законов и осмыслением их в художественных образах, Отсюда следует, что специфического напряжения «муки творчества» должны достигать у художников, испытывающих в силу тех или иных социальных причин «разлад» с действительностью и переживающих в силу тех же оснований различного рода «гносеологические трагедии». Думается, что трагедия творчества гейдельбергских романтиков Арнима и Брентано, Лермонтова, Блока, Есенина и многих других подтверждает эту мысль. Примером такого художника-мученика является Г. Флобер. Об его «муках творчества» говорит Мопассан: «... Со вздувшимися щеками, с шеей налитой кровью, с побагровевшим лбом, напрягая мускулы, подобно борющемуся атлету, он отчаянно бился с идеей и со словом, овладевал ими, насильственно соединял их друг с другом, связывал их нераздельно силой своей воли, схватывал мысль, постепенно с нечеловеческими усилиями, с нечеловеческим напряжением подчинял ее себе и, как пленного зверя, накрепко заключал ее в точную форму» Да и сам Флобер следующим образом характеризует свой труд: «... Больной, раздраженный переживающий тысячи раз в день минуты страшного отчаяния, без женщин, без жизни. без самой ничтожнейшей из этих погремушек земной доли, я продолжаю мои медленный труд, как до6рый работник, который, засучив рукава, с волосами, орошенными потом, ударяет по наковальне, не боясь ни дождя. ни града, ни ветра, ни грома». Вот некоторые детали этого «медленного труда», этих «безумств стиля». Флобер говорит: «Свою неистовую работу я сравню с чесоткой. Чешусь и кричу. Сразу и наслаждение, и пытка. И ничего я не делаю, что мне хочется. Ведь не выбираешь сюжетов, они налегают. Найду ли я когда-нибудь свой сюжет? Упадет ли ко мне с неба идея, соответствующая моему темпераменту? Буду ли иметь возможность написать книгу, которой отдамся всецело?..» Ж. Санд он пишет: « Вы не знаете, что значит весь день сидеть, охватив голову руками, и сжимать свой несчастный мозг, чтобы найти слово. У вас мысль течет широко, беспрерывно, как река. У меня это тоненькая струйка воды. Чтобы добиться каскада мне нужны большие искусственные работы. О, знаю я их, эти ужасы стиля». В одном из его писем 1871 года читаем: «Мне понадобится еще добрых две недели для того, чтобы приготовиться к построению фраз». Предчувствие «мук творчества» устрашает Флобера. Он пишет: «Приступаю к обширным исследованиям по поводу Бувара и Пекюшэ. Я признаюсь тебе, что план, который я перечитал вчера после обеда, показался мне дивным, но предприятие это подавляет и устрашает». Еще: «Для того чтобы написать полторы страницы, я вымарал двенадцать! М. де Бюффон доходил до четырнадцати!» Из другого письма: «Я проработал все послеполуденное время и написал две строки!» |
|
|
