СЕРГЕЙ АНТОНОВ

ПОСТРОЙКА РАССКАЗА

Как-то на семинаре молодых писателей зашла речь о том, при каких условиях произведение искусства оставляет ощущение художественной цельности и завер­шенности: как рождается творение, в котором ничего не прибавишь, не убавишь без того, чтобы не нарушить гармонии целого.

На этот счет было высказано много любопытных мыслей и предположений. И тогда же я решил записать их.

Однако теперь, когда дошло до дела, не без робости приступаю я к этой сложной и смутной теме. Даже точно обозначить ее не удается. Поначалу стандартный заго­ловок «Композиция рассказа» выглядел солидным и до­стойным предмета, о котором пойдет речь. Но по мере углубления в материал он казался все худосочней, и в одном из вариантов я заменил слово «композиция» мало понятным и расплывчатым (как это бывает, когда суть дела еще недостаточно осмыслена автором), но зато наукообразным словом «архитектоника». И только когда статья была вчерне закончена, я, перечитывая Гоголя, случайно наткнулся на слова, удивительно метко обозна­чавшие то, о чем пойдет речь: «Постройка сочинения».

Может показаться, что я преувеличиваю сложности темы. Действительно, на первый взгляд дело ясное. Ощу­щение законченности любого творения, будь то роман или чайная чашка, свойственно любому человеку.

Конечно, для того чтобы обнять мыслью и прочувст­вовать единство и гармонию «Войны и мира», необходи­ма более высокая степень культуры, чем для художест­венного освоения короткого рассказа. В рассказе все на виду. Чем короче рассказ, тем отчетливей проступает в нем красота соразмерности и выпирает уродство несо­размерности.

Как показывает опыт, судьба рассказа зависит от его цельности в большей степени, чем судьба повести или романа.

Я вспоминаю литературный кружок в ленинградском Доме писателя, где мы занимались под руководством поэта Вс. Рождественского. С тех пор прошло почти пят­надцать лет, и имена моих товарищей-кружковцев Лео­нида Семина, Павла Петунина, Юрия Помозова, Сергея Воронина уже известны читателю. Одни пишут романы, другие—рассказы, третьи—очерки. Но начинали мы все, по совету Вс. Рождественского, с рассказов. И только один упрямец, около года носивший в кармане тетрадку с надписью «Том первый, часть первая, глава первая», так где-то и потерялся, хотя был не менее способным, чем все остальные.

Может быть, это случайность, но очевидно, что малая площадь бумаги, отведенная автору, дисциплинирует мысль и удерживает молодого писателя от соблазна пре­вращения в того болтуна, о котором писал Салтыков-Щедрин:

«Дадут ему сюжет — он будет болтать плавно, с со­блюдением грамматических и синтаксических правил; не дадут ему сюжета — он болтать перестанет, но шевелить во рту языком все-таки будет».

Итак, рассказ вчерне «набросан», оставляет смутное ощущение незавершенности. Что в нем плохо, что нуж­но убрать, что оставить? Какую часть расширить, а ка­кую сократить?

Не знаю, как другие, но я не могу дать ответа до тех пор, пока не определю художественную идею вещи. Большинство рассказов я начинал вследствие какого-то непонятного душевного толчка задолго до того, как идея отчетливо возникала в моем сознании. Писание для меня (в том числе и писание этих писем) почти всегда дик­туется потребностью глубже осмыслить факты жизни и оформить в сознании тревожащую мысль, идею.

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия