Может быть, вы ухмыльнетесь, прочитав это призна­ние. Что сделаешь? Писатель—обыкновенный смертный и не рождает истину, как Зевс Афину, из своей головы. Для приближения к истине "нужны длительные сопостав­ления фактов и душевное напряжение (если по иным рассказам этого незаметно, тем хуже для рассказов).

Думаю, что вы не посетуете, если я на примере «Поддубенских частушек» поясню сказанное.

Еще будучи инженером, я записывал частушки. За­чем—сам не знаю. Я любил эти короткие народные пе­сенки, они мне нравились. С течением времени в блокно­тах скопилась масса четверостиший — протяжных сибир­ских, уральских подгорных, волжских припевок и страда­ний, которые девчата поют под мажорную саратовскую гармошку, воронежских сатаней, владимирских припе­вок, петых под «елецкий», курских прибасок, петых под «чеботуху», частоговорочек и мужских двустрочных запе­вок «с картинками» — словом, богатая россыпь веселых и озорных, печальных и мудрых самоцветов народного ума и юмора. И вдруг, ни с того ни с сего, я написал ку­сок, который стал впоследствии основой первой главки «Поддубенскйх частушек». Случилось это так: редакция «Литературной газеты» послала меня в командировку со­бирать материал об объединении колхозов. Я приехал в Дмитровский район (недалеко от Москвы), в колхоз «Ко­лос», поздно вечером, и меня отвели в дом для приезжа­ющих. В комнате никого не было. На столе лежала тет­радка с записями, которые можно найти в той же пер­вой главке. За окном слышались запевки...

Отослав очерк, я приехал домой и стал печатать (именно не писать, а печатать на машинке), как поселил­ся в доме приезжих, как просматривал тетрадь с запися­ми ночлежников, как сидел у окна и слушал девичьи за­певки. Писать было приятно. Хотелось возобновить в ду­ше светлое ощущение радости и грусти, с которым я слушал частушки в колхозе... Впрочем, была еще одна побудительная причина: я только что купил старенькую «Олимпию», и мне не терпелось попробовать работать так же, как Алексей Толстой,— не терять времени на пи­сание ручкой, а сразу отстукивать текст на пишущей ма­шинке. Первые строчки особенного труда не доставили и с резвостью, простительной для начинающего члена Со­юза писателей, я бросился в издательство, написал рас­плывчатую заявку и заключил договор. А дальше дело пошло хуже. С каждой страницей растерянность все больше охватывала меня. Я писал главку за главкой и не мог понять: нужно это или не нужно, необходим пей­заж или нет, есть нужда в авторском отступлении или нет в нем никакой необходимости.

В конце концов неуверенность дошла до того, что я закрыл «Олимпию» и стал писать обыкновенной ручкой, макая ее в непроливашку.

Но и это не помогло. Пришлось остановиться и думать.

За душой у меня была только неистребимая любовь к частушкам и к творцам их—деревенским парням и девчатам. Эта любовь и увлекла меня писать первую главку. Но для завершения работы не хватало ясного ощущения художественной идеи. вещи, не хватало отчет­ливой мысли, организующей воедино разрозненные ситу­ации и эпизоды. Не хватало ощущения общественной не­обходимости своей работы.

Короче говоря, я стал нервничать, паниковать. А че­рез месяц в полном отчаянии забросил рукопись и снова поехал в командировку. Мне было невдомек, что, пере­марывая страницы, я вовсе не теряю времени попусту, а как раз и занимаюсь тем, чем нужно: извлекаю из мате­риала идею...

На этот раз меня занесло в Одесскую область, в де­ревню под названием Катерника. Там, на почве общей любви к частушкам, я познакомился с нянюшкой колхоз­ных яслей. Это была белокурая девушка с ярко-голубыми глазами. Запевала она как-то внезапно, без подготовки, неожиданно, славно кукарекала. Набор частушек был печальный. Вот, например, одна из них:

Я, бывало, припевала

Разные припевочки,

А теперя перестала,

Родимые девочки.

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия