|
СОДЕРЖАНИЕ |
![]() |
Из этого выходит, во-первых, что вы, писатели, всегда должны галлюцинировать, то есть научиться видеть то, что вы описываете. Чем отчетливее вы будете видеть создания—вашей фантазии, тем точнее и вернее будет язык вашего произведения. Это путь к созданию алмазного языка. Это язык фольклора нашего народа, это язык зрячих, видящих и полнокровно чувствующих. И во-вторых. Народный язык, алмазный язык всегда рассказывает о жесте полнокровного движения, максимального движения, отчетливого движения. Искусство не терпит приблизительности, неясности, недоговоренности. И это особенно приложимо к нашему советскому искусству — социалистическому реализму. Язык создается для каждого данного мгновения, в котором типичный человек в типичной обстановке испытывает максимальное напряжение чувств и производит жест, движение (пускай только угадываемое), которое выражается в ритмике той или иной фразы. Таким образом, язык восходит к глубоким социальным основам жизни. Как услышать этот язык? Его нужно увидеть. Это закон для писателя - создавать произведения путем внутреннего видения тех предметностей, которые он описывет. Стало быть, нужно в себе выработать эту способность видения. Нужно над собой работать в этом отношении. Как работать? Наблюдать окружающую жизнь, общаться с людьми, думать, читать и познавать. И самому с максимальным напряжением участвовать в строении жизни. Вообще говоря, хлопот у писателя полон рот. Писать — нелегкая вещь. Нужно приучать себя к наблюдению. Полюбить это дело. Наблюдать — всегда, все время, делать обобщения, угадывать прошлое и настоящее человека по жесту, по фразе и т. д. Так у художника, у писателя постепенно накапливается впечатление, и в какой-то момент какая. - то встреча дает толчок его уверенности, его дерзости: схватить воображением типа. Если вы спросите: почему же ты думаешь, что именно и есть тип нашей эпохи? — он ответит: потому что я уверен в этом, потому что я испытываю глубокое художественное волнение. И, ответив так, он будет прав. Каким образом люди далекой эпохи получились у меня живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей — эту зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, святки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые особым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так описать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появилось ощущение эпохи, ее вещественность. Этих людей, эти типы я потом проверял по историческим документам. Документы
давали мне развитие романа, но вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких
детских впечатлений, те тонкие, едва уловимые вещи, о которых трудно рассказать,
давали вещественность тому, что я описывал. Национальное искусство именно
в этом — в запахах родной земли, в родном языке, в котором слова как бы имеют
двойной художественный смысл — и сегодняшний, и тот впитанный с детских лет,
эмоциональный, в словах, которые на вкус, на взгляд и на запах—родные. Они-то
и рождают подлинное искусство. |