Из этого выходит, во-первых, что вы, писатели, все­гда должны галлюцинировать, то есть научиться видеть то, что вы описываете. Чем отчетливее вы будете видеть создания—вашей фантазии, тем точнее и вернее будет язык вашего произведения.

Это путь к созданию алмазного языка. Это язык фольклора нашего народа, это язык зрячих, видящих и полнокровно чувствующих.

И во-вторых. Народный язык, алмазный язык всегда рассказывает о жесте полнокровного движения, максимального движения, отчетливого движения. Искусство не терпит приблизительности, неясности, недоговоренности. И это особенно приложимо к нашему советскому искусству — социалистическому реализму.

Язык создается для каждого данного мгновения, в котором типичный человек в типичной обстановке испы­тывает максимальное напряжение чувств и производит жест, движение (пускай только угадываемое), которое выражается в ритмике той или иной фразы.  Таким образом, язык восходит к глубоким социаль­ным основам жизни.

Как услышать этот язык? Его нужно увидеть. Это закон для писателя - создавать произведения путем внутреннего видения тех предметностей, которые он описывет.

Стало быть, нужно в себе выработать эту способ­ность видения. Нужно над собой работать в этом отно­шении.

Как работать? Наблюдать окружающую жизнь, об­щаться с людьми, думать, читать и познавать. И самому с максимальным напряжением участвовать в строении жизни. Вообще говоря, хлопот у писателя полон рот. Писать — нелегкая вещь.

Нужно приучать себя к наблюдению. Полюбить это дело. Наблюдать — всегда, все время, делать обобще­ния, угадывать прошлое и настоящее человека по жесту, по фразе и т. д.

Так у художника, у писателя постепенно накапливается впечатление, и в какой-то момент какая. - то встреча дает толчок его уверенности, его дерзости: схватить воображением типа. Если вы спросите: почему же ты думаешь, что именно и есть тип нашей эпохи? — он ответит: потому что я уверен в этом, потому что я испы­тываю глубокое художественное волнение. И, ответив так, он будет прав.

Каким образом люди далекой эпохи получились у меня живыми? Я думаю, если бы я родился в городе, а не в деревне, не знал бы с детства тысячи вещей — эту зимнюю вьюгу в степях, в заброшенных деревнях, свят­ки, избы, гаданья, сказки, лучину, овины, которые осо­бым образом пахнут, я, наверное, не мог бы так опи­сать старую Москву. Картины старой Москвы звучали во мне глубокими детскими воспоминаниями. И отсюда появилось ощущение эпохи, ее вещественность.

Этих людей, эти типы я потом проверял по историче­ским документам. Документы давали мне развитие ро­мана, но вкусовое, зрительное восприятие, идущее от глубоких детских впечатлений, те тонкие, едва улови­мые вещи, о которых трудно рассказать, давали веще­ственность тому, что я описывал. Национальное искус­ство именно в этом — в запахах родной земли, в родном языке, в котором слова как бы имеют двойной художе­ственный смысл — и сегодняшний, и тот впитанный с детских лет, эмоциональный, в словах, которые на вкус, на взгляд и на запах—родные. Они-то и рождают подлинное искусство.

    К началу

Лит-лист

Главная страница

Моя поэзия